Статьи » В. Жданов. Некрасов »
Часть первая » I. Детские годы

Мрачная обстановка грешневской усадьбы легко могла бы погубить натуру податливую, растлить душу нестойкую. Разве мало известно примеров, когда на крепостных хлебах вырастали люди очерствелые, бездеятельные, духовно опустошенные? И кто знает, как пошло бы -развитие юного Некрасова, если бы не оказалось сил, способных противостоять жестким нравам крепостного времени.

Прежде всего надо вспомнить о его матери - Елене Андреевне.

Может быть, ни один поэт не посвятил столько проникновенных строк своей матери, как Некрасов. И это легко понять: роль матери в его жизни была велика и благотворна. "Во мне спасла живую душу ты!" - восклицал он. Вот почему светлый образ матери так прочно вошел в некрасовскую лирику.

Во всем противоположная своему мужу, Елена Андреевна была в его доме явлением как бы иного мира. "Русокудрая, голубоокая, с тихой грустью на бледных устах", она меньше всего была похожа на помещицу, барыню, владелицу усадьбы. С молчаливым осуждением наблюдала она разгульную жизнь и жестокость помещика, который был ее мужем, и первая принимала на себя ярость его гнева. А поводов для гнева было достаточно. К Елене Андреевне приходили искать защиты и помощи грешневские крестьяне, и она как могла помогала им. Она вступалась за своих детей, когда им угрожало несправедливое наказание, или просто старалась уберечь их от неприглядных сцен, разыгрывавшихся в доме.

Все это вызывало крайнее раздражение Алексея Сергеевича, не желавшего ни в чем себя ограничивать. Со слов грешневских крестьян известно, что он позволял себе поднимать руку на жену. "Грозный властелин", державший "под страхом всю семью и челядь жалкую свою", Алексей Сергеевич, не задумываясь, унижал достоинство своей жены, не церемонился с детьми. Поразительные строки обнаружил среди некрасовских рукописей К. И. Чуковский, - ему удалось расшифровать следующий черновой набросок:

За каждым словом этого незавершенного отрывка угадывается драматическая ситуация. Не следует думать, что подобные сцены обязательно имели место в некрасовском доме. Перед нами, по всей вероятности, набросок художественного произведения. Но это не меняет того факта, что, обращаясь к грешневским воспоминаниям в зрелые годы, поэт допускал возможность такой ситуации.

Исследователем семейного быта Некрасовых {См.: А. Ф. Тарасов, Новые архивные материалы о семье Некрасовых, в сб.: "О Некрасове, статьи и материалы", вып. 2. Ярославль, 1968, стр. 267-268.} доказано, что в 1838 году (год отъезда будущего поэта в столицу) грешневской крепостной Аграфене было всего четырнадцать лет. Она поселилась в барском доме только спустя несколько лет после смерти Елены Андреевны. Алексей Сергеевич, оставшийся к этому времени почти в одиночестве (одни дети разъехались, другие умерли), облек Аграфену большой властью, сделал ее "домоправительницей" (Анна Алексеевна, сестра Некрасова, в своих воспоминаниях так и называет ее: "домоправительница Аграфена Федоровна"), а около 1850 года дал ей "вольную"; позднее благодаря его стараниям она стала именоваться ярославской мещанкой.

С малых лет Коля Некрасов был горячо привязан к матери. Нетрудно представить себе: чем больше отталкивал его от себя отец и чем больше невзгод выпадало на долю матери, тем сильнее были его сочувствие и тяготение к ней. Многие часы проводили они вместе. Не раз случалось им, обнявшись, плакать где-нибудь украдкой. И в стихах своих Некрасов часто вспоминал и нежный голос матери, и ее "печальный взор", и "тихий плач", и "бледную руку", ласкавшую его, когда в сумерках они сидели "у догоравшего огня"...

Но не одна только безропотная покорность судьбе отличала Елену Андреевну. Нет, как ни трудно было ей противостоять необузданному характеру мужа, однако и ему порой приходилось отступать перед ее твердостью, когда речь шла о детях, когда их надо было уберечь от "безумных забав" отца. И не напрасно, конечно, Некрасов называл свою мать святой, подвижницей - подвижничество невозможно без упорства и силы, без стойкости духа. А в поэме "Мать" говорится даже, что она могла бы дать "урок железной воли" для русской женщины, которой судьба оставила мало сил для борьбы. Так высок был в глазах сына нравственный авторитет его матери.

Елена Андреевна получила довольно широкое по тем временам образование: она вместе со своими тремя сестрами воспитывалась в женском пансионе в Виннице, где изучала языки, в том числе польский, знакомилась с иностранной литературой. Она хорошо играла и пела. Позднее Некрасов засвидетельствовал, что первые понятия о Данте и Шекспире он получил от матери: она умело превращала их творения в "сказки" о рыцарях, монахах, королях.

Лишь в зрелые годы Некрасов мог полностью осознать, в каком вопиющем несоответствии находились умственные интересы его матери и дикарские нравы окружающей среды, какая пропасть отделяла ее от мужа.

Характерно, что псарня не раз появляется у Некрасова как некий символ поместного быта крепостной поры.

Уже на склоне дней, подводя итоги прожитой жизни, Некрасов писал давно начатую поэму "Мать" - гимн ее памяти. Поэт утверждал здесь: все, что было в нем хорошего, вся неутомимая его борьба "за идеал добра и красоты", - все было навеяно матерью, ее воспитанием, ее чистым и светлым образом. Тогда же, смертельно больной, уже не встававший с постели, Некрасов читал знакомым отрывки из этой поэмы. "...Он вспоминал о матери с такой любовью, - писал один из его слушателей, - с такой трогательной нежностью, он приписывал ей такое громадное влияние на всю свою жизнь и рисовал ее образ в таком поэтическом ореоле, что для меня вполне стала понятна восторженность, с какой он вспоминал о матери в прежних своих стихотворениях..."

Там, где кончался желтый деревянный забор некрасовского сада, начиналась длинная улица сельца Грешнева, шли в два ряда крестьянские избы. По ту сторону решетчатого забора было излюбленное место игр деревенских ребятишек, и сюда-то как магнитом притягивало маленького Колю. "Никакие преследования не помогали", - вспоминает его сестра Анна Алексеевна, хорошо знавшая, что отец запрещал детям общение с деревней. Коля же ничто так не любил, как эти запретные игры с крестьянскими ребятами, среди которых имел немало друзей-приятелей. Он даже проделал в заборе специальную лазейку и, как говорится в тех же воспоминаниях, "при каждом удобном случае вылезал к ним в деревню, принимал участие в их играх, которые нередко оканчивались общей дракой".

Сверстники подрастали, но дружба между ними не ослабевала. Будучи гимназистом, Некрасов приезжал из Ярославля на каникулы и по целым дням пропадал с приятелями в лесах - совершали грибные походы, удили рыбу, бегали купаться на Волгу. Одним из любимых развлечений было ходить на "большую дорогу", по которой беспрестанно шли и ехали самые разные люди, и прежде всего - "рабочего звания люди сновали по ней без числа" (так сказано в "Крестьянских детях"). Под густыми вязами, окаймлявшими усадьбу, любили отдыхать усталые путники, и тут-то их обступали ребята, и начинались рассказы - "про Киев, про турку, про чудных зверей..."

Разнообразные впечатления невиданно расширяли горизонты грешневской усадьбы.

Общение с крестьянскими детьми оказало влияние на всю дальнейшую жизнь Некрасова. У него не было даже малейших признаков сословного чванства или дворянских предрассудков. Скорее, наоборот: его постоянно мучила мысль о своей вине перед грешневскими крестьянами. Еще в сравнительно ранней "Родине", написанной в 1846 году, он с горечью упоминал, что в родных местах ему иной раз приходилось чувствовать себя помещиком ("где иногда бывал помещиком и я"). Уже в зрелые годы, наезжая в Грешнево, Некрасов, по собственным словам, "чувствовал какую-то неловкость", хотя сам же не раз с гордостью говорил, что ел крепостной хлеб только до шестнадцати лет и никогда не владел крепостными.

Грешневские крестьяне, со своей стороны, платили Некрасову самой бескорыстной симпатией, ибо видели в нем не барина, а старого знакомца, товарища по детским играм, позднее же - по охоте. И Некрасов, уже будучи петербургским писателем, всегда любил вспоминать свои встречи с грешневцами:

Некрасов имел полное право сказать так. Поясняя эти строки, он писал в своей автобиографии: "Я постоянно играл с деревенскими детьми, и когда мы подросли, то естественно, что между нами была такая короткость..."

Вместе с деревенскими своими друзьями юный Некрасов часто бывал на волжском берегу. Волга текла неблизко от усадьбы, не меньше шести-семи верст надо было пробежать полями и деревнями, но зато здесь начиналось настоящее раздолье. Не отрываясь, часами можно было любоваться вольным простором великой реки. И мы знаем из некрасовских стихов, как часто любовался он ею, как много значили для него эти дни, проведенные на невысоком песчаном берегу.

Лениво катятся речные волны. Над водой в летний жаркий полдень дремлют чайки, усевшись плотными рядами, с лугов несется крик перепелов. Вдали, на острове, виден монастырь, откуда временами слышится колокольный звон... Мирные, безмятежные картины!

Но не остается и следа от этой тишины, исчезает вся безмятежность, когда на берегу покажется толпа бурлаков; почти пригнувшись головой к ногам, они тянут, напрягаясь из последних сил, огромную расшиву, и воздух оглашается их тяжким стоном.

Подросток Некрасов был потрясен до глубины души, когда впервые увидел бурлаков. Их тяжелый, нечеловеческий труд, их крики и стоны испугали, оглушили его, заставили рано задуматься над такими вопросами, которые обычно не приходят в голову детям. Недаром он крепко запомнил все, что увидел тогда, и позднее почти с документальной точностью воплотил в поэтических образах.

Ему случалось близко подходить к привалам, которые делали бурлаки; он приглядывался к обессиленным людям, прислушивался к их разговорам (хотя и не все понимал в них). Один из таких разговоров почти дословно воспроизведен в стихотворении "На Волге", что подтверждается свидетельством Чернышевского. В своих заметках о Некрасове он сообщает, как однажды поэт, рассказывая ему о своем детстве, припомнил разговор бурлаков; пересказав его, Некрасов прибавил, что думает воспользоваться им в одном из будущих стихотворений. "Прочитав через несколько времени пьесу "На Волге", - продолжает Чернышевский, - я увидел, что рассказанный мне разговор бурлаков передан в ней с совершенною точностью, без всяких прибавлений или убавлений; перемены в словах сделаны лишь такие, которые были необходимы для подведения их под размер стиха..."

Образ угрюмого и тихого бурлака с больным плечом, который в некрасовском стихотворении говорит: "А кабы к утру умереть, так лучше было бы еще", - на всю жизнь остался в памяти поэта, хотя он услышал его слова в детские годы. "Он и теперь передо мной", - писал Некрасов об этом бурлаке много лет спустя, в 1860 году, вспоминая его болезненное лицо и "выражающий укор спокойно-безнадежный взор".