|
Поэма сложна и необычна по замыслу. Глубоким чувством окрашены воспоминания поэта о своем детстве. Его воображение воскрешает торжественную красоту летней ночи, залитую лунным светом старую церковь на горе и возле нее, в церковной ограде, крест над могилой рано угасшей матери. Перечитаем эти стихи:
В стороне от больших городов,
Посреди бесконечных лугов,
За селом, на горе невысокой,
Вся бела, вся видна при луне,
Церковь старая чудится мне,
И на белой церковной стене
Отражается крест одинокий.
Да! Я вижу тебя, божий дом!
Вижу надписи вдоль по карнизу
И апостола Павла с мечом,
Облаченного в светлую ризу.
Поднимается сторож-старик
На свою колокольню-руину,
На тени он громадно велик:
Пополам пересек всю равнину.
Поднимись! - и медлительно бей,
Чтобы слышалось долго гуденье!
В тишине деревенских ночей
Этих звуков властительно пенье...
На фоне полуфантастической, полуреальной картины, поражающей своей живописной изобразительностью, игрой света и теней, звукописью, передающей гудение церковного колокола, возникает образ той, "чья душа здесь незримо витает, кто под этим крестом почивает", - образ матери поэта, всегда воплощавшей для него все самое возвышенное и святое. Он зовет ее в минуты сомнений и страданий, он обязан ей всем, что есть лучшего в его душе. "Не робеть перед правдой-царицею научила ты музу мою" - таких признаний немало в лирике Некрасова. И теперь он полон надежды, что "легкая тень" матери поможет ему стать на "правый путь":
...О прости! то не песнь утешения,
Я заставлю страдать тебя вновь,
Но я гибну - и ради спасения
Я твою призываю любовь!
Я пою тебе песнь покаяния,
Чтобы кроткие очи твои
Смыли жаркой слезою страдания
Все позорные пятна мои!
Чтоб ту силу свободную, гордую,
Что в мою заложила ты грудь,
Укрепила ты волею твердою
И на правый поставила путь...
Эти стихи по-разному толковались в работах о Некрасове, но бесспорно одно - в них выражено благородное чувство неудовлетворенности собой, своей жизнью. Это чувство было характерно не для одного только поэта, его часто испытывали лучшие люди того времени. Многие из них хотели принять непосредственное участие в борьбе за народное счастье. Но не всем суждено было найти пути в стан борцов.
Конечно, у Некрасова был свой путь служения народу. И он был не прав, когда казнил себя за то, что его слова не претворяются в дело, за то, что ему "свершить ничего не дано". Его слово было его делом - он был великим революционным поэтом. И стихи, и журнальная деятельность Некрасова способствовали воспитанию настоящих революционеров, сеяли "разумное, доброе, вечное". Его исторические заслуги неоценимы.
В "Рыцаре на час" несомненна автобиографическая основа. Но было бы ошибкой во всем отождествлять образ лирического героя поэмы с личностью самого поэта. Против этого возражала еще современная Некрасову критика; после того как отрывок из поэмы появился в "Современнике" (1863, Ќ 1-2) с подзаголовком "Валежников в деревне", критик "Русского слова" В. Зайцев доказывал критику славянофильского "Дня": "...Герой поэмы не сам автор, а какой-то Валежников, Следовательно, по какому праву критик приписывает [его] порывы автору?" И еще: "...Автор имел в виду изобразить в Валежникове человека с благороднейшею и возвышенною душою, жаждущего полезной и честной деятельности ...но не имеющего достаточно сил, чтобы бороться победоносно с мерзостью, его окружающею, и ее влиянием на него самого".
Видно, что В. Зайцев, несомненно сочувствовавший Некрасову, близко подошел к пониманию замысла поэмы. Он уловил и то, что мысли и чувства ее героя имели характер широкого обобщения.
Своеобразие небольшой поэмы "Рыцарь на час" прежде всего в том, что открытая гражданственность ее содержания прошла через душу поэта, стала его личной болью и превратилась в скорбную и волнующую лирическую исповедь. Эти стихи неизменно будоражили умы многих поколений, покоряя их своей жгучей искренностью и поэтической силой.
Рассказывают, что такой суровый и твердый человек, как Чернышевский, возвратись из Сибири, любил читать на память некрасовскую поэму и при этом не мог удержаться от слез.
В дни, предшествовавшие аресту, Чернышевский часто встречался с Некрасовым, слушал его стихи. В конце жизни, вернувшись в Саратов, он еще хранил в памяти воспоминания тех далеких лет, любил делиться ими с окружающими. Его рассказы тогда же записал М. Краснов, бывший секретарем у Николая Гавриловича:
"...В минуты сердечной откровенности Чернышевский не мог вспоминать без слез о своих друзьях: Н. А. Некрасове и Н. А. Добролюбове. Про первого Николай Гаврилович, как бы защищая его память от нападок личного свойства, всегда замечал: "Хороший был человек, очень хороший"... Однажды, отдыхая после обеда, мы незаметно разговорились о поэзии... От Мицкевича перешли к Некрасову. Стихотворение последнего "Тяжелый крест" он назвал лучшим лирическим произведением на русском языке. Затем Николай Гаврилович предложил послушать "Рыцаря на час". Его слегка растянутое, ритмическое чтение, с логическими ударениями, произвело на меня громадное впечатление, и, заслушавшись, я не заметил, что чем далее, тем звончее становился голос Николая Гавриловича. Он уже как бы пережил "восхождение на колокольню" и оборвавшимся, надтреснутым голосом начал заключительный стих ^принесения повинной перед памятью матери. Вдруг Николай Гаврилович не выдержал и разрыдался, продолжая, однако, читать стихотворение. Я не в силах был остановить его, ибо и сам сидел потрясенный.
Эту тяжелую сцену прервала Ольга Сократовна возгласом: "Тебе это вредно". - "Не буду, голубушка, не буду", - ответил Николай Гаврилович..."
* * *
Конечно, Некрасов не мог не видеть прямой связи между появлением прокламаций, арестами литераторов и запрещением - пока временным - "Современника". И все-таки, оставшись без лучших сотрудников и без журнала, он не сложил оружия. Несмотря на упорные слухи о том, что "Современнику" не воскреснуть, он деятельно готовился к его возобновлению, приглашал новых авторов и редакторов.
Стихов в это время он писал мало, печатать их было негде. Зная об этом, Достоевский предложил ему опубликовать стихи в своем журнале "Время". Некрасов обещал дать два стихотворения, но потом понял, что это было бы несвоевременно и вот по какой причине:
"...Я не отказываюсь от моего обещания... но _теперь_ мне неудобно появиться с моим именем в чужом журнале. Про меня здесь распустили слухи, что я отступился от прежних сотрудников, набираю новых, изменяю направление журнала, все это завершается прибавлением, что я _предал_ Чернышевского и гуляю по Петербургу... Ввиду всего этого мне покуда необходимо не подавать новых поводов к двусмысленным толкам. Начнет выходить "Современник", дело разъяснится для публики, и тогда я исполню мое обещание. А покуда простите и подождите" (3 ноября 1862 года).
Много страданий доставляли поэту эти двусмысленные толки. Но дело действительно разъяснилось для публики, как только возобновился "Современник" и на его страницах был напечатан роман "Что делать?". Он увидел свет благодаря смелости Некрасова и его верности направлению журнала, взглядам Чернышевского. Как только разрешение на продолжение издания (с февраля 1863 года) было получено, Некрасов сразу дал для "Времени" большой отрывок из недавно начатой поэмы "Мороз, Красный нос" ("Смерть Прокла").
Тогда же он представил в цензурный комитет текст объявления о возобновлении "Современника" в 1863 году. Он хотел довести до сведения читателей, что вопреки всем слухам журнал будет издаваться "на прежних основаниях", "по прежней программе"; но это решительно не устраивало руководителей цензуры и министра просвещения Головнина - он с возмущением отмечал, что редактор пытается сохранить то самое направление, какое привело к приостановке издания правительством.
Некрасов обнаружил поразительное упорство и принципиальность в стремлении отстоять программу своего журнала. В том же проекте объявления он писал: "Современник" возвращается к делу с решимостью и полной надеждой сохранить в журналистике положение самостоятельное и независимое. Само собой разумеется, что он совершенно отказался бы от деятельности, если б ему предстояло осудить себя на бесхарактерную деятельность и безличное существование".
Золотые слова, и в них весь Некрасов, с его темпераментом журналиста-бойца и гражданина. Но такое объявление, конечно, не могло пройти через цензуру. Дело кончилось тем, что в ноябре 1862 года в "С.-Петербургских ведомостях" появилась за подписью Некрасова сухая информация о возобновлении "Современника" в будущем году. Здесь не осталось даже намека на программу иди направление журнала. Редактор-издатель извещал, что в трудах редакции будут принимать постоянное участие М. Е. Салтыков (Щедрин), А. Н. Пыпин, М. А. Антонович. Сообщались условия подписки и расчета с читателями за те месяцы, когда журнал не выходил...
В те годы и Пыпин (двоюродный брат Чернышевского), и особенно Антонович близко стояли к некрасовскому журналу; они начали работать в нем еще до запрещения, хотя, разумеется, никак не могли восполнить ничем не заменимую утрату Чернышевского.
Что же касается Михаила Евграфовича Салтыкова (Щедрина), то привлечение его к работе было большой заслугой Некрасова; автор "Губернских очерков" стал ближайшим его помощником по редакции. В возобновленном "Современнике" в первом же году его существования появились рассказы, очерки, публицистика Салтыкова. И есть глубокая закономерность в том, что он связал свою писательскую судьбу с некрасовским "Современником", а потом и "Отечественными записками".
|
