|
А когда, исчерпав все угрозы, губернатор попытался бросить тень на ее мужа - он, мол, увлекшись "призраком пустым", пренебрег участью и спокойствием жены, Трубецкая с гордостью отвечает;
О, если б он меня забыл
Для женщины другой,
В моей душе достало б сил
Не быть его рабой!
Но знаю, к родине любовь
Соперница моя,
И если б нужно было, вновь
Ему простила б я!..
Вряд ли можно сомневаться, что, рисуя такой характер русской женщины, поэт думал не только о декабристках, но, может быть, еще больше о женщинах-современницах, участницах общественного движения 70-х годов.
В июле 1871 года поэма была закончена. Не желая подвергать ее нападкам "цензурного пугала", Некрасов начал сам изымать все, что могло показаться предосудительным. Впоследствии он не раз говорил, что поэма была "испакощена": это было сделано им самим.
Но мог ли вообразить Некрасов, что строгим цензором поэмы станет и его давний знакомый Волконский?
Однажды, встретив Волконского в театре, поэт попросил его прочесть "Княгиню Трубецкую" и сделать замечания. Волконский упорно отказывался, ссыпаясь на короткие отношения с семьей Трубецких. "Если впоследствии, - говорил он, - найдутся в поэме места, для семьи неприятные, то, зная, что поэма была предварительно сообщена мне, Трубецкие могут меня весьма основательно подвергнуть укору". Некрасов настаивал и в конце концов добился успеха.
Прочитав поэму в корректуре, Волконский заметил, что характер Трубецкой кажется ему сильно измененным по сравнению с оригиналом, и просил переработать отдельные места поэмы. Кое в чем Некрасову пришлось пойти на уступки, но он наотрез отказался изъять то место, где, по словам Волконского, княгиня бросала куском грязи в только что покинутое ею высшее петербургское общество. Это место поэт считал психологической кульминацией характера своей героини и дорожил им, находя, что без него образ Трубецкой утратил бы свою цельность.
Волконского беспокоили частности, Некрасов же более всего дорожил общей идеей. Поэтому, посылая Волконскому 7 апреля 1871 года страницы "Отечественных записок" с "Княгиней Трубецкой", он писал, подводя итог затянувшемуся спору: "Еще замечу, что я, к сожалению, поздно узнал, что отца Катерины Ивановны уже не было в живых, когда она уезжала в Сибирь, но эта неверность чисто внешняя, не имеющая важности в подобном произведении. Для меня важно, чтобы не было неверности существенной".
* * *
Иные задачи встали перед Некрасовым, когда он на чал работать над второй частью поэмы - "Княгиня Волконская".
Мария Николаевна Волконская вызывала у него совершенно особые чувства. Его восхищал и удивительный характер молодой женщины, и необычные обстоятельства ее отъезда в Сибирь, о которых он слышал от очевидцев, - и то мужество, с каким она вела себя в изгнании, стремясь облегчить участь сосланных декабристов. Некрасову рассказывали, что ее отец, знаменитый генерал Николай Николаевич Раевский, сказал перед смертью о своей дочери: "Voila la plus admirable femme, qui j'ai, connue" {"Вот самая удивительная женщина, какую я знал".}. Семейство Раевских в глазах поэта было окружено ореолом: он знал о близости Раевских к Пушкину,
Едва начав обдумывать новую поэму, Некрасов случайно узнал, что у М. С. Волконского хранятся записки его матери. Для Некрасова это было неожиданностью, несмотря на давнее знакомство, Волконский никогда о них не упоминал. Понимая, каким бесценным материалом могут оказаться эти записки, поэт отправился к Волконскому. После долгих уговоров тот согласился наконец познакомить с ними Некрасова, но при одном условии - поэт обещал принять все его замечания перед тем, как печатать поэму.
Через несколько дней Волконский начал читать вслух "Записки", переводя их с французского. "В три вечера, - рассказывал он впоследствии, - чтение было закончено. Вспоминаю, как при этом Николай Алексеевич по нескольку раз в вечер вскакивал и со словами: "Довольно, не могу", - бежал к камину, садился к нему и, схватясь руками за голову, плакал, как ребенок". Слушая Волконского, поэт делал заметки карандашом в принесенной им тетради.
Редким благородством и чистотой души веяло со страниц рукописи. Фильтр времени очистил их от случайного и преходящего, от обид и пристрастий. В них ощущалось купленное страданием примирение с прошлым и право прощать. За простотой изложения стояла ясность проверенных временем оценок. Несмотря на истекшие годы, Волконская живо передавала свои тогдашние впечатления и чувства, ее непосредственный, немногословный рассказ был насыщен подлинным трагизмом.
"Русские женщины" были задуманы как героическая поэма. Именно в этом ключе удалось выдержать Некрасову ее первую часть - повествование о Трубецкой, где каждый эпизод, показанный крупным планом, и каждая деталь, какой бы мелкой она ни казалась, раскрывали характер декабристки. Он намеренно удалял из поэмы все, что препятствовало героизации образа.
Но если в первой части был создан образ, весьма далекий от реального облика Трубецкой, то сейчас художественная задача была иной, в определенном смысле противоположной.
Условия, заключенные с Волконским, во многом оказались кабальными. Приходилось создавать адекватный "Запискам" Волконской их поэтический пересказ. 9 июля 1872 года Некрасов писал Волконскому, что, работая над поэмой, стремится "остаться наивозможно ближе к действительности". Между Некрасовым и его новой поэмой неотступно стоял внутренний цензор, не давая ни на шаг выйти за пределы магического круга, очерченного содержанием "Записок" Волконской.
Сохранив в главных чертах композицию "Записок", необходимо было устранить частности, детали, - "возвысить" тот несколько одомашненный образ, который вставал со страниц воспоминаний. Некрасов решил использовать ту их часть, которая кончалась рассказом о свидании с мужем в Нерчинске. Основой этой части поэт считал перипетии отъезда Волконской в Сибирь. Он и прежде слышал об ее отце и старшем брате Александре, о "заговоре", который организовали они, пытаясь помешать Марии Николаевне уехать к мужу. Посвятив этому "заговору" две из шести глав поэмы, Некрасов стянул к нему все сюжетные и психологические нити. В том удивительном по своей силе сопротивлении, которое оказала молодая и, в сущности, беспомощная женщина сплотившейся против ее решения семье, раскрывалась героическая и нравственная сущность ее характера.
Внимание Некрасова с самого начала привлек рассказ Волконской о ее встречах с Пушкиным. Этот рассказ органически вплетался в воспоминания, связывая пору ее ранней юности с настоящим и с тем, что ждало ее впереди. Так же естествен этот рассказ в передаче Некрасова, однако он гораздо богаче по содержанию.
Образ некрасовского Пушкина был историчен. Чтобы дать представление о настроениях Пушкина после разгрома декабристов, Некрасов ввел в поэму его монолог, обращенный к Волконской. В нем - намеки на отдельные строки "Евгения Онегина", на послание "В Сибирь":
Идите, идите! Вы сильны душой,
Вы смелым терпеньем богаты,
Пусть мирно свершится ваш путь роковой,
Пусть вас не смущают утраты!
Поверьте, душевной такой чистоты
Не стоит сей свет ненавистный!
Блажен, кто меняет его суеты
На подвиг любви бескорыстный!
Критика не раз упрекала Некрасова в тенденциозности последней поэмы. Многие ее места казались натянутыми, недостоверными. Это потому, что был неизвестен источник фактов. Но в подлинных мемуарах, как и в жизни, невероятное и случайное почти не удивляют, в искусстве же они вызывают недоверие. Это не было тайной для Некрасова, но, и предвидя нападки критики, он считал необходимым повторить в поэме все существенное для раскрытия событий и характера героини. Все, что не имело к этому прямого отношения, он обходил, как бы заманчиво и эффектно это ни выглядело. По этому поводу он писал Волконскому: "...например, сцену в шахте я слышал до чтения записок, мне передавали, что работавшие в шахте, пораженные внезапным появлением княгини Волконской, стали на колени, - и я не ввел этого в поэму потому только, что побоялся упрека в мелодраматичности" (22 ноября 1872 года).
Вместе с тем он намеренно воспроизвел сцену свидания Волконской с мужем, сцену, которая впоследствии подвергалась ожесточенным нападкам. В ее правдивость не поверил, в частности, Достоевский:
Я только теперь, в руднике роковом,
Услышав ужасные звуки,
Увидев оковы на муже моем,
Вполне поняла его муки,
Он много страдал, и умел он страдать!..
Невольно пред ним я склонила
Колени, - и, прежде чем мужа обнять,
Оковы к губам приложила!..
Между тем в отрывке точно передан рассказ Волконской: "Сергей бросился ко мне; бряцание его цепей поразило меня: я не знала, что он был в кандалах. Суровость этого заточения дала мне понятие о степени его страданий. Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени и поцеловала его кандалы, а потом - его самого".
Понимая значение этой сцены, Некрасов убедил Волконского позволить ему несколько отступить от "Записок" и перенести свидание княгини с мужем из острога (где оно происходило на самом деле) в шахту. Благодаря этому участниками сцены становились ссыльные декабристы. Поэт считал, что поведение княгини здесь психологически обусловлено не только ее отношением к мужу, но ее отношением к декабристскому движению вообще, ее восхищением перед мужеством и бескорыстием его участников.
Декабристская тема неотвязно манила к себе Некрасова. И надо признать, что в XIX веке никто не сделал так много для прославления первых русских революционеров, для привлечения общественного внимания к этим героическим образам, как Некрасов и Герцен (в "Полярной звезде" и других изданиях). Сами они, по сути дела, принадлежат к поколению, разбуженному декабристами.
Напечатать свои поэмы Некрасову было трудно. Вторая из них появилась в "Отечественных записках" под заглавием "Княгиня Т***", со многими изъятиями и смягчениями. Кроме того, автор в специальном примечании счел нужным разъяснить, почему он взялся за столь рискованную тему, и подчеркнуть, что его вовсе не интересовала политика. В примечании говорилось: "Знакомясь с историческими материалами, автор постоянно с любовию останавливался на роли, выпавшей тогда на долю женщин и выполненной ими с изумительной твердостью... Самоотвержение, выказанное ими, останется навсегда свидетельством великих душевных сил, присущих русской женщине, и есть прямое достояние поэзии. Вот причина, побудившая автора приняться за труд, часть которого представляется сейчас публике".
В это же время он взывал к Лазаревскому: "Я побаиваюсь за сцену на площади; но прошло 50 лет!" А в примечании скромно сообщал: "Хотя минуло уже почти полвека со времени события, однако автор счел за лучшее вовсе не касаться его политической стороны, - да это и не входило в пределы задачи, как увидит читатель".
Читатель же видел, что все это говорится о поэме, в которой впервые дана выразительная картина восстания декабристов. Правда, вместо строки "Сам царь скомандовал: "па-ли!.." - было напечатано: "Раздалось грозное па-ли!..", а в других случаях стояли загадочные точки и многоточия. Но дальновидный автор разъяснил и это: "Точки вместо некоторых строф поставлены самим автором, по его личным соображениям".
|
