|
После выхода альманаха "Первое апреля" Нестор Кукольник напечатал в своем журнале "Иллюстрация" злую рецензию, в которой назвал альманах "книгой для лакейских". Белинский же немедленно откликнулся на появление альманаха рецензией в "Отечественных записках", где полностью привел некрасовские рассказы о Шевыреве и Погодине, анекдот о славянофиле, процитировал эпиграмму на Булгарина.
Этот прием рецензента не остался незамеченным: Вскоре после, выхода апрельской книжки журнала председатель Московского цензурного комитета Голохвастов с возмущением писал "по начальству": "Журнал постарался напечатать в 4000 своих экземплярах выдержки из этого альманаха и среди прочих пасквиль на Шевырева, пасквиль на Погодина и оскорбительного содержания стихи на Булгарина".
* * *
Одновременно с "Первым апреля" Некрасов, невзирая на цензурные гонения, при участии Белинского деятельно готовил другой альманах, на этот раз большой и серьезный; он получил скромное название "Петербургский сборник". Некрасов возлагал на него большие надежды. Он решил привлечь к делу лучших тогдашних литераторов.
Заручившись обещаниями нескольких авторов и даже получив часть рукописей, Некрасов начал размышлять о том, как лучше всего преодолеть цензурные трудности. Эта сторона дела требовала немало усилий - терпения, настойчивости.
Некрасов решил обратиться за помощью к профессору А. В. Никитенко. 7 июня 1845 года он отправил ему следующее письмо: "Милостивый государь Александр Васильевич! К 1846 году я собираю альманах, в котором примут участие Панаев, Белинский, А. Майков, Тургенев, Огарев и другие. Вы ко мне добры, и это дает мне смелость просить Вас взять на себя цензуру этого альманаха. К тем статьям, которые уже у Вас, препровождаю поэму Тургенева "Помещик" и роман г. Достоевского "Бедные люди" (роман - чрезвычайно замечательный, как Вы увидите, прочитав эту рукопись). Покорнейше Вас прошу просмотреть эти рукописи (хоть к сентябрю месяцу, ради бога!) и отдать Белинскому..."
Такую просьбу - взять на себя цензуру будущего альманаха - Некрасов, надо думать, не случайно обратил к профессору Петербургского университета, доктору философии и литератору Никитенко: он отлично знал, что тот пользуется авторитетом в цензурном ведомстве и в то же время имеет репутацию человека либеральных взглядов, трезвого и осмотрительного.
Не ограничившись этим, дальновидный Некрасов решил привлечь Никитенко к прямому участию в сборнике: предложил ему поместить в альманахе статью учено-литературного характера, и Никитенко заинтересовался таким предложением.
Некрасов продолжал собирать рукописи. Он приготовил для альманаха несколько своих стихотворений, заручился согласием Белинского дать большую статью о современной литературе, разослал письма многим писателям, приглашая их выступить на страницах сборника. Вот отрывки из немногих сохранившихся писем Некрасова этого времени:
Н. X. Кетчеру (в Москву): "...Скажи ему [Герцену], чтоб он привез или прислал статью "Ум хорошо, а два лучше", адресуя на Белинского, и поскорей кончал другую начатую статью".
Ему же: "Кетчер, здравствуй!.. Пришли, пожалуйста, стихотворения Огарева, какие у тебя есть, - я напечатаю лучшее, посоветовавшись с Белинским; да только пришли тотчас по получении этого письма".
В. Ф. Одоевскому: "...Если повесть Ваша готова, то потрудитесь прислать ее с сим подателем или известить меня, когда за ней явиться".
Тогда же, в разгар подготовки сборника, Некрасов отправился в Москву; из Москвы он ездил к Герцену, в подмосковное имение Соколово, где договорился с ним относительно статьи для сборника. Участием Герцена Некрасов особенно дорожил.
Для нового издания был приобретен роман молодого автора, никому еще не известного и не напечатавшего ни строчки. Опубликование этого романа Некрасов справедливо считал своей заслугой, ибо вместе с ним в литературу вошел новый большой писатель. Речь идет о Федоре Достоевском и о "Бедных людях",
Вот как это случилось.
Однажды Григорович, зная о подготовке альманаха, принес Некрасову рукопись от своего знакомого, который не имел литературных связей и не знал, что делать с только что законченным романом. Решили прочесть несколько страниц "на пробу", но увлеклись и, не отрываясь, просидели всю ночь, пока не прочли всю рукопись.
"Читал я, - вспоминает Григорович. - На последней странице, когда старик Девушкин прощается с Варенькой, я не мог больше владеть собой и начал всхлипывать; я украдкой взглянул на Некрасова: по лицу у него также текли слезы. Я стал горячо убеждать его в том, что хорошего дела никогда не надо откладывать, что следует сейчас же отправиться к Достоевскому, несмотря на позднее время (было около четырех часов утра)..."
Некрасов быстро оделся, и они отправились. Стояла белая петербургская ночь, было светло как днем, и Достоевский, недавно вернувшийся от одного из своих друзей, еще не спал. Тем не менее столь поздний звонок удивил его. А когда Григорович и вовсе незнакомый ему Некрасов вдруг бросились его обнимать, чуть ли не плача, тогда Достоевский смутился, побледнел и долго не мог ответить ни слова на то, что говорил ему Некрасов.
"Они пробыли у меня тогда с полчаса, - рассказывает Достоевский в "Дневнике писателя", - в полчаса мы бог знает сколько переговорили, с полуслова понимая друг друга, с восклицаниями, торопясь: говорили о поэзии, и о правде, и о тогдашнем положении, разумеется, и о Гоголе, цитируя из "Ревизора" и из "Мертвых душ", но главное - о Белинском".
- Я ему сегодня же снесу вашу повесть, и вы увидите, - восторженно говорил Некрасов, тряся счастливого автора обеими руками за плечи, - вот вы познакомитесь, увидите, какая это душа, какой человек!
Они ушли, сказав: "Ну теперь спите, а завтра к нам". "Точно я мог заснуть после них!" - добавляет Достоевский.
Через несколько часов Некрасов уже шел к Белинскому с "Бедными людьми" в руках.
- Новый Гоголь явился! - закричал он, входя в кабинет.
- У вас Гоголи-то как грибы растут, - строго ответил Белинский, беря рукопись.
Когда вечером Некрасов снова зашел к Белинскому, тот встретил его в большом волнении и сказал:
- Приведите, приведите его скорее!
* * *
В самом начале 1846 года "Петербургский сборник" вышел из печати. Новый некрасовский альманах явно продолжал традиции "Физиологии Петербурга". И в то же время он показывал, что натуральная школа вовсе не сводится только к "физиологическому очерку", что она находится в движении, в развитии. С выходом нового альманаха выяснилось, что гоголевская школа пополнилась новыми именами, новыми деятелями; они обогатили литературу новыми жанрами, и оказалось, что физиологический очерк был лишь первым этапом в развитии натуральной школы.
Содержание "Петербургского сборника" отличалось большим разнообразием. Книгу открывал роман Достоевского "Бедные люди" - блестящий дебют молодого автора ("Так еще никто не начинал из русских писателей", - заметил Белинский). Затем следовали рассказ в стихах Тургенева "Помещик" в сопровождении превосходных рисунков А. Агина и большая публицистическая статья Герцена (Искандера) "Капризы и раздумье", в которой автор критиковал "частную жизнь" и лживую мораль современного общества. Потом читателю предлагались очерковые заметки Панаева "Парижские увеселения", украшенные иллюстрациями из французских изданий. Видное место заняла в сборнике трагедия Шекспира "Макбет" в переводе А. И. Кронеберга, этот перевод Белинский назвал классическим, достойным подлинника.
Вслед за повестью В. Ф. Одоевского "Мартингал" и поэмой А. Н. Майкова "Машенька" шла повесть Тургенева "Три портрета", а за ней - статья Никитенко "О характере народности в древнем и новейшем искусстве", положительно оцененная Белинским. Обширный раздел поэзии был представлен переводами Тургенева из Байрона и Гёте, двумя стихотворениями Майкова, четырьмя стихотворениями Некрасова ("В дороге", "Пьяница", "Отрадно видеть...", "Колыбельная песня") и. наконец, стихотворением В. А. Соллогуба "Мой autographe". Сборник заключала статья Белинского "Мысли и заметки о русской литературе".
Несмотря на то, что Некрасову удалось склонить Никитенко в свою пользу, книга все-таки с трудом проходила через цензуру. Оказалось, что Никитенко не счел возможным взять на себя единоличное решение вопроса о судьбе книги, и ее подписали к выпуску в свет (12 января 1846 года) еще два цензора - редкий случай в цензурной практике! Общими усилиями они сократили многие материалы. Немало строк было вычеркнуто из тургеневского "Помещика", из поэмы Майкора "Машенька". В стихотворении Некрасова "Отрадно видеть..." вместо строк
...Что ты, подлец, меня гнетущий,
Сам лижешь руки подлецу, -
появились две строки точек, почти обессмысливших это сильное стихотворение.
Некрасовская "Колыбельная песня" вызвала возмущенные отклики в печати. В журнале "Современник", который издавал тогда П. А. Плетнев, Некрасов прочитал статью самого издателя, раздраженно восклицавшего: "Мы желали бы знать, для кого все это печатается! Ужели есть жалкие читатели, которым понравится собрание столь грязных исчадий праздности?" Плетневу вторил Шевырев в "Москвитянине", Шевыреву - Булгарин в "Северной пчеле".
Но на этом дело не кончилось: "предосудительность" содержания "Колыбельной песни" привлекла к себе внимание правительства. Не прошло и месяца после выхода альманаха, как граф А. Ф. Орлов, начальник Третьего отделения, обратился к министру народного просвещения со специальным письмом, в котором говорилось: "В изданном г. Некрасовым "Петербургском сборнике", на стр. 510 напечатано стихотворение под заглавием "Колыбельная песня". Долгом себе поставляю обратить просвещенное внимание Вашего Высокопревосходительства на это стихотворение, полагая, со своей стороны, что сочинения подобного рода, по предосудительному содержанию своему, не должны бы одобряться к печатанию..."
Министр просвещения для начала распорядился объявить выговор цензору, разрешившему к печати "Колыбельную песню".
В мемуарной литературе есть сведения, что в это же время Некрасова вызвал к себе генерал-лейтенант Л. В. Дубельт, управляющий Третьим отделением, и грубо накричал на него: как он смеет в своих стихах нападать на чиновников и дворян?
В читательских кругах некрасовский сборник был встречен с большим интересом. В книжных лавках его расхватывали. Он поступил в продажу 21 января, а в конце месяца Белинский сообщал Герцену, что за несколько дней - с 21 по 25 января - было продано больше двухсот экземпляров. Эта цифра по тому времени может считаться исключительной. По словам А. Я. Панаевой, Некрасов высказывал сожаление", что "струсил" и не напечатал на полторы тысячи экземпляров больше.
В одном из писем Герцену Белинский (6 февраля 1846 года) подвел итог этому читательскому спросу на альманах: "Только три книги на Руси шли так страшно: "Мертвые души", "Тарантас" и "Петербургский сборник". В статье, посвященной альманаху, критик отдал ему должное и прежде всего разобрал роман "Бедные люди". Он показал, какой страшный мир нищеты, несчастий, страданий, унижений нарисован в этом романе, какой душевной болью пронизаны его страницы.
Художественное направление, с которым Белинский связывал свои надежды на будущее русской литературы, развивалось и крепло, к нему примыкали все новые имена, и в этом был залог его жизненности и внутренней силы. Вот почему критик был так взволнован появлением Достоевского; прочитав его первую повесть, он писал: "Честь и слава молодому поэту, муза которого любит людей на чердаках и в подвалах и говорит о них обитателям раззолоченных палат: "Ведь это тоже люди, ваши братья!"
О музе Некрасова можно было бы сказать теми же словами, и Белинский не прошел мимо четырех его стихотворений, опубликованных в "Петербургском сборнике". Как уже говорилось, он указал, что они проникнуты мыслью и что в них много дельного и современного. Это и было высшей похвалой в устах Белинского. Если стихи Некрасова заслужили такую оценку, значит, они отвечали самым высоким требованиям, какие предъявлял критик к современной поэзии. |
