|
Излюбленный некрасовский размер - трехсложный дактиль - отмечен удивительной долготой ударяемых гласных звуков; в "чисто народной протяжности" этого размера видят своеобразие и особое обаяние лирики Некрасова.
Один из современников рассказывает: когда Некрасов в первый раз прочитал в кружке Белинского только что написанное стихотворение, все были так взволнованы, что со слезами кинулись обнимать смущенного поэта.
Совсем иначе были встречены эти стихи во враждебном лагере. Охранители, как всегда, испуганные реальностью нарисованной картины, нашли ее слишком мрачной, даже безнравственной.
Вот для наглядности несколько разных мнений.
Из письма Тургенева: "Скажите от меня Некрасову, что его стихотворение в 9-й книжке меня совершенно с ума свело; денно и нощно твержу я это удивительное произведение - и уж" наизусть выучил".
Из высказываний Боткина: "...Такая реальность, как, например, в твоем стихотворении "Еду ли ночью...", претит всякому, у кого развито эстетическое понимание жизни" (в передаче Панаевой).
Из рецензии Б. Алмазова ("Москвитянин"): в стихотворении "выражаются ненормальные, уродливые явления жизни, которых должно избегать в поэзии".
Из рапорта цензора Е. Волкова: "Нельзя без содрогания и отвращения читать этой ужасной повести! В ней так много безнравственного... Жаль, что муза г. Некрасова одна из самых мрачных и что он видит все в черном цвете... Как будто уже нет более светлой стороны?
Многие советовали Некрасову обратиться к "более светлой стороне" - не только враги, но и тогдашние друзья. Например, Боткин говорил ему (по словам Панаевой): "Брось воспевать любовь ямщиков, огородников и всю деревенщину. Это фальшь, которая режет ухо".
Некрасов не слушал этих советов: его муза была мрачной не потому, что он видел все в черном цвете, а потому, что она служила народу: "Я лиру посвятил народу моему". Но жизнь народа была печальна и безрадостна.
В таких условиях нелегко жилось некрасовской музе, беспокойной, страдающей, гонимой, но в то же время сильной, вобравшей в себя самую душу народа. И когда поэт захотел впервые запечатлеть в слове черты своей музы, то есть образно осознать сущность своей поэзии, то ему представилась не богиня с лирой в руках и не парящая фея, - перед ним возник образ подлинно трагический при всей своей высокой жизненной простоте и реальности:
Вчерашний день, часу в шестом,
Зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал играя...
И Музе я сказал:
"Гляди! Сестра твоя родная!"
Всего восемь строк. Но вряд ли можно было бы сильнее и лаконичнее передать существо некрасовской поэзии. Конечно, эти строки не были напечатаны при жизни Некрасова. По его словам, он набросал их в 1848 году для себя, не предназначая для печати. Он понимал, что напечатать их невозможно, тем более в конце 40-х годов, когда цензура отличалась особой свирепостью. Но спустя четверть века, обнаружив полустершийся карандашный набросок в старых бумагах, Некрасов с трудом его разобрал, а затем записал для одной дамы, прибавив: "Извините, если эти стихи не совсем идут к вашему изящному альбому".
Так, по иронии судьбы, постоянно немилостивой к поэту, хозяйка альбома сделалась первой и чуть ли не единственной обладательницей одной из жемчужин его лирики. Читатели узнали эти стихи гораздо позднее. Но знаменательно другое: прошло тридцать Лет, много утекло воды, и много было всего написано за эти годы. Умирающий Некрасов диктовал свои последние стихи (писать он уже не мог). Самое последнее, что продиктовал он за несколько дней до смерти, было стихотворение, как бы подводившее черту всему и обращенное к музе, - "О Муза! я у двери гроба!". Вот его заключительные строки:
Не русский - взглянет без любви
На эту бледную, в крови,
Кнутом иссеченную Музу...
Почти с уверенностью можно сказать, что в это время он не вспоминал давних стихов "Вчерашний день...". Но так прочно жило в сознании поэта его представление о своей многострадальной Музе, что тот же образ снова возник перед ним, когда он окидывал всю жизнь последним взглядом.
* * *
Вокруг некрасовского "Современника" собрались лучшие силы тогдашней литературы. И уже в те годы многим было ясно: они собрались в сознательном единении, сближенные общим пониманием задач журнала, призвания литератора, сходством художественных вкусов. Такое единство (при несомненных индивидуальных различиях) могло сложиться только на основе каких-то общих политических стремлений. Так оно и было: деятелей "Современника" объединяла ненависть к крепостному праву и всем его порождениям, отрицание самодержавного режима.
Под руководством Белинского "Современник" сознательно занял антикрепостнические позиции во всех своих разделах (разумеется, в тех границах, какие были возможны) и прежде всего в разделе "Словесность". В повестях Герцена были резко поставлены важнейшие вопросы русской жизни, показаны трагические судьбы людей из народа. Тургенев, давший Аннибалову клятву "бороться до конца" и "никогда не примириться" с крепостным правом, из номера в номер печатал в "Современнике" "Записки охотника". И. Гончаров, Д. Григорович, И. Панаев, Е. Гребенка и другие прозаики натуральной школы также вносили свой вклад в общее дело журнала.
Редакция, то есть прежде всего сам Некрасов, проявляла заботу о том, чтобы все материалы и все отделы "Современника" были связаны единой мыслью. Когда Боткин, предлагая напечатать "нейтральные" стихи, доказывал Белинскому, что стихи не обязаны выражать "дух журнала", Белинский тут же отвечал, что в таком случае и журнал не обязан печатать стихов. А вот стихи Некрасова полностью выражали "дух журнала" и поддерживали его антикрепостническую направленность, как и статьи Белинского, и многие другие материалы отделов "Смесь" (полемика, фельетоны), публицистики, в этом последнем отделе помещались, в частности, статьи об экономической невыгодности крепостного труда, о необходимости развивать промышленность и торговлю, об угнетении негров в Америке. А в статье Н. Сатина "Ирландия" говорилось следующее: "...Нужно изменить права и законодательство, организацию политическую, административную, судебную и религиозную, нужно изменить условия собственности и промышленности, отношения богатого и бедного... Словом, необходим коренной переворот..." И хотя говорилось это об Ирландии, но внимательный читатель не мог не догадаться, что, по сути дела, эти суждения об отсталости и подавленности народа маленькой страны были вполне справедливы и по отношению к крепостной России.
Уже в первые годы "Современника" складывалась одна из примечательных особенностей русской подцензурной печати: передовые литераторы, публицисты, поэты, ученые вынуждены были искать путей общения с читателем, опираясь на непрямой способ выражения мыслей. Проклиная эту печальную необходимость, требующую огромной затраты сил, они разрабатывали язык намеков и иносказаний, который принято называть эзоповым языком. Это относится и к Некрасову: под давлением цензуры он часто вынужден был говорить не в полный голос и не так, как ему хотелось.
В мае 1847 года Белинский по настоянию докторов и друзей выехал за границу. Все знали, что положение его безнадежно, но врачи надеялись, что перемена обстановки и какие-то целебные воды на немецком курорте Зальцбрунн могут облегчить его состояние. Так и подучилось. Он ненадолго почувствовал себя бодрее и после Зальцбрунна смог попутешествовать по Германии и пожить в Париже. Ею постоянным спутником был Анненков, хорошо знавший Европу.
В Зальцбрунне Белинский, как известно, получил письмо от Гоголя и тогда же написал ему свой знаменитый ответ. Свободный от цензурных стеснений, он дал волю чувству негодования по поводу реакционной книги "Выбранные места из переписки с друзьями". Когда чуть позже, в Париже, сидя у Герцена, только что покинувшего Россию, он в кругу друзей прочитал вслух этот ответ, Герцен, улучив минуту, сказал Анненкову: "Это - гениальная вещь, да это, кажется, и завещание его".
Действительно, письмо к Гоголю явилось как бы политическим завещанием Белинского. По существу своему оно было обращено ко всей молодой России; для нее, как и для Белинского, было священно имя Гоголя - художника-гуманиста и сатирика-обличителя, но она негодовала, узнав, что великий писатель взял на себя роль проповед1 ника кнута, защитника крепостничества.
Письмо Белинского разошлось по всей стране во множестве списков, потому что в нем прозвучал набатный призыв к уничтожению крепостного права, и было прямо сказано, что Россия представляет собой ужасное зрелище страны, в которой люди торгуют людьми. Именно в этом автор письма видел один из важнейших современных национальных вопросов. Он утверждал, что русские крестьяне сильно возбуждены, "спят и видят освобождение".
В. И. Ленин указывал, что в письме Белинского к Гоголю выразилось "настроение крепостных крестьян против крепостного права" {В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 19, стр. 169.}. Но мы знаем, что письмо это явилось концентрированным и открытым выражением идей Белинского, тех самых идей, которые проводил под его руководством подцензурный "Современник". Поэтому ленинская характеристика относится ко многим выступлениям журнала, в частности, к стихам Некрасова: в них, как и в пламенной публицистике Белинского, с большой силой выразился протест закабаленного крестьянства против векового помещичьего гнета. |
