Явление 2
Игнатьич, потом Столбиков (в дворянском мундире или во фраке).
Игнатьич (Столбикову). Петр Степанович, батюшка! Наконец-то я встретил вас после долгих поисков, дай налюбоваться! Дайте обнять себя!
Столбиков с озабоченным лицом впопыхах спешит it среднему выходу,
отстраняя Игнатьича движением руки с важностью.
Столбиков. Погоди, погоди, погоди! (Уходит.) Игнатьич (один в изумлении). Скажите, пожалуйста! В самом деле, как переменился! Откуда что взялось! не узнаешь! В эти пять лет он стал совершенно другим человеком! Подлинно правда, что иногда способности у человека вдруг открываются! Ай да Петр Степанович! Видно, военная служба и важная должность при правителе губернии просветлили его рассудок!.. Кто бы мог подумать. По секретной части! Слава богу, слава богу! Теперь и дельце его пойдет на лад! сам за пего примется! (Показывается Столбиков, Игнатьич, бросаясь к нему.) Петр Степанович, батюшка, узнаете ли вы меня? Столбиков. Теперь узнал, узнал, братец. (Обнимает его и целует.) Здравствуй, здравствуй, Игнатьич! Игнатьич. Здорово, здорово, голубчик Петр Степанович, как вы живете? Столбиков. А как ты, Игнатьич, попал сюда; не слыхал ли чего нового о моем деле? Игнатьич. Давно уж ничего не знаю. Начал было хлопотать, да злодей-то наш Жиломотов не допустил, узнав, что я крепко стою за вас и подал на него по вашему делу донос и жалобу, он, душегубец! как раз нашел средство удалить меня... Стакнулся с чиновниками... меня замяли, затерли, не хотели слушать... да и выслали из города, будто я человек беспокойный. Столбиков. Ах они бессовестные! Игнатьич. С горя я принялся хлопотать по другим делам и вчера приехал сюда из Москвы по делу одного помещика и здесь-то узнал, как вас злодей Жиломотов очернил перед судом... И чего-то он на вас не взвалил! страшно припомнить. Столбиков. Дело прошлое... Хоть много накуролесил я в эти пять лет, особенно в полку, а всё опекун чертовски много, по красноречию своему, прибавил лишнего. Игнатьич. Ну и хорошо ли вам было в полку-то... в военной-то? Столбиков. Бр! в военной? хорошо! счастливо.., только уж что и потерпел я!
Дворянскую амбицию
Считая нипочем,
С солдата амуницию
Надели с тесаком!
Всего переиначили,
Я думал всё снести,
Потом, как школить начали,
Так господи прости!..
«Ногами не разваливай,
Ни с кем не говори,
Всю грудь вперед выпяливай,
А брюхо подбери!
Смотри смиренной девою,
Команду всю слушай!
И непременно левою
Ногою выступай!»
Начальник мой печалился,
Я всех смешил собой,
Да наконец он сжалился,
Махнул себе рукой,
Сказал лишь сожалительно,
Взглянувши на меня:
«Не быть пути решительно
От этакого пня!»
Но этим еще но кончилось... Ко мне подошел солдат и начал снова выправлять мне ноги, голову, плечи, руки и талию... всего более хотелось им, чтоб у меня была талия... Да нет-таки, я поставил на своем! как ни уминали мое брюшко – мундир не сошелся! Потом начали меня учить, как стоять, поворачиваться, маршировать, мушкетом разные артикулы выкидывать... Беда моя и только! Дали мне ружье, да еще и со штыком... Уф! а капитан приставил ко мне самого доку учить артикулу... Натерпелся же и я от него и он от меня! Держишь этот мушкет у ног... стоишь, вытянувшись как струнка, не ворохнешься и во все глаза глядишь на учителя, а он как крикнет, да таким страшным голосом: «На пчо! хватай мушкет по темпам![3] раз, два, три»,– «Мушкет на караул!» Вот и начнешь... Ой уж мне эти темпы... наплакался я! И чего ведь хотят! Чтоб хватка была ловкая, пчо не западало,– локти вывороти вперед, носки врозь, пятки вместе, сам не шевелись,– просто наказание! От ноги как хватишь на пчо, так едва на ногах устоишь, а тяжелый штык так тебя и перевешивает. А как скомандует к ноге – вот была беда моя! Делай руками, а корпусом не тряхни, глаз не своди с учителя, да как пустишь мушкет со всего размаха, ты его к ноге, а он тебя по ноге... да так хватит, что свет в глазах потемнеет, слезы брызнут ручьем! А они хохочут да кричат себе: «Начинай снова, сам виноват!» Какой сам виноват! раз десять повторишь к ноге и каждый раз хватишь себя по ноге... Вот каково! Сам себя отколотишь да других насмешишь! Игнатьич. Вестимо, Петр Степанович, вестимо! Столбиков. Наконец кое-как применился я к артикулу... Еще хуже... принялись учить меня стрельбе... И когда я дергал эту, как ее? шавку... болонку... собаку... собачку... да, собачку! и ружье вдруг выстреливало... искры так из него и брызнут, так и обдаст дымищем... свету божьего не видишь... упадешь на колени и думаешь... «Вот богу душу отдал, господи, прости мои согрешения!» Игнатьич. Подлинно страшно, батюшка Петр Степанович. Ну как же вы уж наконец с ружьем-то справились ли? Столбиков. Как же! справился! прежде падал, как выстрелю, а потом так обстрелялся, что только пошатаюсь, да и ничего! К чему не привыкнешь! Вот и служил я служил, долго... Полковник на меня сердился... и чину мне не давал, да приехал генерал-аншеф... я ему и подслужись по одному делу, совсем неожиданно, а он меня и произвел из жалости в прапорщики, не в пример другим... По полку я считался сверхкомплектным и мог ничего не делать. Наконец уж надоел всем, полковник рассердился да и сказал, что по ненадобности во мне отпускает меня в домовый отпуск на двадцать девять дней жить сколько угодно; а после будто бы для пользы службы выхлопочет мне отставку. Я обрадовался и поехал в одну из своих деревень... Мужички от меня пришли в восхищенье... с торжеством ввели меня в дом, прогнали плута управителя. Вот я и живу... день, два. Начал было уж и хозяйничать... Нанял было плотников построить голубятню... Вдруг явился опекун и ну выдумывать на меня... будто бы, видишь, я бежал из полка, вооружил мужиков, хотел зарезать его управляющего, обольстил какую-то невинность, черт знает что!.. Я и давай бог ноги... удрал. А он и написал на меня всё это и подал в суд! Игнатьич. Ах он безбожник! так вот из чего вышло... всё дело. Жаль мне вас, Петр Степанович! Ну а как же вы попали на службу к правителю губернии? Столбиков. Так, по рекомендации одного родственника. Сначала я был квартальным... на дежурстве понравился его превосходительству... и он меня оставил при себе. Игнатьич. Вот как! Слава богу! А рассказали вы ему при этом удобном случае свое дело?.. Столбиков. Рассказал всё... правитель губернии еще и прежде имел многие донесения... Он обещал разобрать дело и заступиться за меня... Отличный, редкий начальник! Зато его почти никто не любит. Даже поговаривают уже о его отставке. Игнатьич. По какой же секретной части вы теперь служите? Столбиков. Его превосходительство заметил во мне усердие и честность, приказал мне неотлучно находиться в его кабинете. Там его превосходительство изволит распечатывать пакеты и читает про себя секретные бумаги, а я подбираю брошенные им пустые конверты и складываю в один угол... и так мы занимаемся по целому дню... Но это еще ничего, а вот что главное: его превосходительство на опыте убедился, что я мастерски по руке ему чиню перья; за это мастерство я вошел в такую милость, что зачастую обедаю вместе за одним столом с начальником. Игнатьич. А! так вот что значит – по секретной части! понимаю! Столбиков. Тут имел я счастье заслужить милостивый смех ее превосходительства... она всегда изволит отчего-то хохотать, глядя, как я уписываю разные соусы... и всегда подкладывает мне, чтобы побольше посмеяться... А я, знай, уписываю. Игнатьич. И только в том вся ваша служба? Столбиков. А что же еще?.. Ведь правитель губернии пишет много... иногда придется перьев пять вдруг очинить... да и конвертов в иной день бывает чертовски много. Игнатьич. Конечно... Вы, батюшка Петр Степанович, нисколько не переменились против прежнего, как были, так и есть. Куда же вы, однако, спешили давеча из кабинета?.. Видно, с каким-нибудь важным поручением? Столбиков. Да, да... я отдал сторожу перочинный ножичек наточить... после некогда будет... Нынче у его превосходительства будет большой обед... ждут почты... надо быть готовым на разные посылки... кроме того, я торопился молвить пламенное словечко Дунечке. Игнатьич. Как так, вы уж не того ли, Петр Степанович?.. Кто это Дунечка? Столбиков. Ангел! предмет моей любви... она живет здесь... Я ей дал клятву; обуреваемый страстью, я отдался ей в вечное и потомственное владение... Однажды я ел за столом его превосходительства... Соус был отличнейший... индеичьи котлеты, и кругом изюм, чернослив, всё, всё... такая сладость, что этакой я и сроду не пробовал. Вдруг вошла Дунечка... что твой изюм, что твоя малина!.. Ай! вот идет его превосходительство... после доскажу... уйди, Игнатьич... у нас много будет работы. Игнатьич. Прощайте пока! (Уходит.) |
