В начале 1852 года в Москве после долгих страданий, нравственных и физических, умер Николай Васильевич Гоголь. Весть об этом поразила, взволновала многих. Его чтили как первого русского писателя, как главу новой школы, к которой примкнули все живые силы тогдашней литературы, и прежде всего - кружок "Современника", от него вели свою родословную едва ли не все лучшие писатели XIX века.
На другой же день после похорон Гоголя Аксаковы писали в Петербург Тургеневу: "Какое тяжкое чувство сиротства овладело всеми, для которых в Гоголе заключалась вся надежда, все утешение, единственная светлая точка в России". Грановский же, говорится далее в письме, сказал Аксаковым: "Ну, кажется, теперь больше хоронить некого". Тургенев в те же дни писал из Петербурга в Париж Полине Виардо: "Случилось великое горе. В Москве умер Гоголь... Вам трудно представить себе всю огромность этой потери... Нет русского сердца, которое не обливалось бы кровью в этот миг. Для нас он был не только писателем: он нам открыл нас самих. Для нас он был в известном смысле продолжателем Петра Великого... Надо быть русским, чтобы это почувствовать..."
Гоголь умер 21 февраля. Петербургские его почитатели узнали об этом 25-го, в день похорон писателя. И в этот же день Некрасов написал стихи "Блажен незлобивый поэт", навеянные мыслями о судьбе великого сатирика. Он успел включить эти сорок строк в уже готовую к выходу книжку "Современника". Имени Гоголя в стихах не было. Все произошло так быстро, что цензор Крылов не успел даже подумать, по какому поводу они написаны, и подписал журнал к печати.
Взволнованный событиями Тургенев признавался, что под влиянием только что прочитанного стихотворения Некрасова ему захотелось громко сказать о значении Гоголя, о великой горечи утраты. И он написал прочувствованную статью-некролог, в которой говорилось: "...Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, данное нам смертью, назвать великим; человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы, человек, которым мы гордимся, как одной из слав наших!"
Статья эта, отданная в "Петербургские ведомости", вызвала негодование цензурного комитета; ее тон нашли неприличным, а слово "великий" вызвало особое недовольство. Руководители комитета удивлялись "дерзости" автора, который вздумал в столь возвышенных выражениях говорить о "лакейском писателе"!
Тургеневу дали понять, что имя Гоголя вообще упоминать не велено. "Неужели это так пройдет!" - восклицал он в письме к Боткину и тут же поручил ему похлопотать, нельзя ли напечатать некролог в Москве.
Благодаря стараниям друзей тургеневское "Письмо из Петербурга", прославлявшее Гоголя, 13 марта было опубликовано в газете "Московские ведомости" (за подписью Т......в). Власти переполошились. Управляющий Третьим отделением Дубельт и шеф жандармов Орлов представили Николаю II свои проекты репрессий против автора. Царь нашел их недостаточными и начертал: "Полагаю, этого мало, за явное ослушание посадить его на месяц под арест и выслать на жительство на родину под присмотр". 16 апреля автор "Записок охотника" был взят под стражу.
Стихотворение "Блажен незлобивый поэт" основано на мысли Гоголя, выраженной в седьмой главе "Мертвых душ", в "отступлении", где говорится о разных судьбах двух писателей: о счастливой судьбе того, кто "упоительным куревом" окуривает людские очи, льстит им, скрывая темные стороны жизни, и о печальной участи того, кто дерзнет сказать жестокую правду, кто вызовет наружу всю "страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь".
Мысль Гоголя была близка Некрасову, она совпадала с его собственными размышлениями о судьбе сатирика в обществе.
Вслед за Гоголем он делит свою сатиру на две части, одна из них рисует "незлобивого поэта", в ком мало "желчи" и много "чувства", другая - "обличителя толпы", преследующего порок. Некрасов достиг особой остроты в построении этой антитезы. Очевидно, что первый тип поэта глубоко чужд самому Некрасову; это приверженец "спокойного", то есть убаюкивающего искусства, далекого от жизни, от ее бурь и тревог. Он любит "беспечность и покой", сторонится всего, что может нарушить его безмятежно-идиллическое состояние. Он равнодушен к людским горестям и откровенно эгоистичен.
Ему сочувствие в толпе,
Как ропот волн, ласкает ухо.
"Толпа" здесь - это, конечно, не народ, а скорее та "чернь", о которой говорил еще Пушкин, "чернь", духовно отгородившаяся от народа, предавшая его. В программном некрасовском стихотворении сибариту и эстету, живущему "без печали и гнева", противопоставлен "благородный гений" обличителя той же "толпы". Перечитаем эти стихи:
Питая ненавистью грудь,
Уста вооружив сатирой,
Проходит он тернистый путь
С своей карающею лирой.
Его преследуют хулы:
Он ловит звуки одобренья
Не в сладком ропоте хвалы,
А в диких криках озлобленья.
И веря и не веря вновь
Мечте высокого призванья,
Он проповедует любовь
Враждебным словом отрицанья...
...Со всех сторон его клянут
И, только труп его увидя,
Как много сделал он, поймут,
И как любил он - ненавидя!
Здесь смысловой центр стихотворения. Здесь Некрасов дал двуединую формулу "любовь-ненависть", которая в предельно сжатом виде заключила в себе одну из главных нравственных проблем, стоявших перед русскими передовыми деятелями в эпоху борьбы против крепостничества и самодержавия. В ту пору они могли действенно выразить свою любовь к России, к ее народу только "враждебным словом отрицанья". Истинно любить закабаленный народ - это значило питать ненависть к его поработителям, жить печалью и гневом. Иного выбора не было, и Некрасов это хорошо понимал. Он часто возвращался к этой мысли, составлявшей его убеждение. Например, он писал Л. Толстому 22 июля 1856 года: "...И когда мы начнем больше злиться, тогда будем лучше, - т. е. больше будем любить - любить не себя, а свою родину...".
Потому-то некрасовская формула, имевшая определенный политический смысл, и не устраивала дворянских либералов - они немедленно ее заметили и против нее восстали. Они еще могли бы примириться с первой ее частью, ведь им случалось (и нередко) говорить о любви к "бедному брату". Но вот вторая часть - ненависть - была им решительно не по вкусу.
Дружинин, искажая мысль Некрасова, стал печатно потешаться над ней: "При всем нашем добросовестном старании мы с вами ни разу не попробовали любить ненавидя или ненавидеть любя. Этих двух крайностей мы с вами никогда не соглашали". А Боткин, прочитав другое стихотворение Некрасова - "Замолкни, муза мести и печали", которое завершалось, в сущности, той же мыслью:
То сердце не научится любить,
Которое устало ненавидеть, -
очень огорчился и письменно уверял Некрасова, что он клевещет на себя (если говорит о себе)...
Между тем формула Некрасова приобрела широкое хождение именно благодаря точному и поэтическому выражению глубокой и злободневной мысли. В стихах самого Некрасова она стала своеобразным рефреном, он звучит в лучших его вещах, в том числе в программном стихотворении "Поэт и гражданин"!
Клянусь, я честно ненавидел,
Клянусь, я искренно любил!
В сознании современников идея "любви-ненависти", владевшая умами лучших людей России, связывалась в еще большей степени, чем с Гоголем, с Белинским; потому-то и Герцен, вспоминая Белинского в "Былом и думах", говорил, что автор "Письма к Гоголю" был полон "святого негодования", "полон своей мучительной "злой" любви к России".
Сам Герцен не раз пользовался этой формулой, когда определял, например, сущность поэзии Лермонтова ("Нужно было уметь ненавидеть из любви") или когда писал о своем отношении к революционному Западу: "...я любил его всею ненавистью к николаевскому самовластью и петербургским порядкам". Впрочем, не обязательно считать эту формулу чисто некрасовской: выражая реальный конфликт эпохи, она стала общей характерной чертой революционной публицистики.
Немало сделал для ее разъяснения Чернышевский. Его "Очерки гоголевского периода русской литературы" начали печататься в "Современнике" спустя три года после появления стихотворения "Блажен незлобивый поэт". В это время еще действовал запрет на имя Гоголя. Но, заговорив в своих очерках о великом сатирике, то есть нарушив запрет, Чернышевский впервые расшифровал некрасовские стихи. Разъясняя их смысл, он писал: "...Никогда "незлобивый поэт" не может иметь таких страстных почитателей, как тот, кто, подобно Гоголю, "питая грудь ненавистью" ко всему низкому, пошлому и пагубному, "враждебным словом отрицанья" против всего гнусного "проповедует любовь" к добру и правде".
Чернышевский добавил к этому: "Кто гладит по шерсти всех и всё, тот, кроме себя, не любит никого и ничего; кем довольны все, тот не делает ничего доброго, потому что добро невозможно без оскорбления зла". Вот еще один вариант той же формулы, как расшифровал ее Чернышевский, опираясь на некрасовские стихи.
Приняв поэтическую антитезу Некрасова, он повторил его слова о любви и ненависти, ибо ненависть его к самовластью была горяча и последовательна; она была неразрывно связана с его великой любовью к России. Много позднее это оценил В. И. Ленин, указавший, что суровые и гневные обличения Чернышевского ("...нация рабов, сверху донизу - все рабы") были выражением "...настоящей любви к родине, любви, тоскующей вследствие отсутствия революционности в массах великорусского населения" {В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 26, стр. 107.}.
* * *
В некрасовском образе поэта-обличителя, вооруженного "карающей лирой", конечно, не следует видеть прямое изображение Гоголя. Да, этот образ создан с мыслью о Гоголе, посвящен его памяти, однако в стихотворении запечатлена участь всякого борца за правду и справедливость, смело идущего наперекор "толпе", которая встречает его "дикими криками озлобленья". Он не только обличитель зла, но и проповедник высоких идеалов ("он проповедует любовь..."), почти пророк - образ традиционный для русской литературы. Он сродни лермонтовскому пророку, созданному десятилетием раньше, - в него та же "толпа" "бросала бешено каменья", когда он проходил свой тернистый путь.
Стихотворение "Блажен незлобивый поэт" явилось одним из манифестов борьбы за реалистическую и сатирическую поэзию, за право искусства обличать пороки и язвы общества, то есть в конечном счете - за расцвет гоголевской школы. Некрасов впервые на языке поэзии с такой силой определил пафос новой школы; он резко противопоставил два литературных направления и нанес чувствительный удар защитникам "чистой эстетики", в ту пору еще близким к редакции "Современника". В борьбе за правильное понимание Гоголя он шел вслед за Белинским.
На языке прозы он также не раз выражал свое преклонение перед автором "Мертвых душ" - и в письмах, и в критических статьях. В его сознании образ Гоголя неизменно сливался с представлением о тернистом пути поэта-сатирика. Вот пример. Прошло три года после смерти Гоголя, и Некрасов, посылая Тургеневу в Спасское второй том "Мертвых душ", отмечает главную заслугу Гоголя: "...писал не то, что могло бы более нравиться, и даже не то, что было легче для его таланта, а добивался писать то, что считал полезнейшим для своего отечества. И погиб в этой борьбе..." (12 августа 1855 года). Это и есть тернистый путь - на языке прозы.
Вскоре Некрасов снова пишет о Гоголе. В середине 50-х годов он вел в "Современнике" ежемесячное обозрение под названием "Заметки о журналах". В одном из таких обозрений (за октябрь 1855 года) он вступил в полемику с А. Ф. Писемским, который опубликовал в "Отечественных записках" статью о втором томе "Мертвых душ". Писемский, по мнению критика, сузил значение Гоголя, ибо почти вовсе отказал ему в лиризме. В этом споре Некрасов обнаружил тонкое понимание природы гоголевского творчества, соотношения в нем сатирического и лирического начал.
|
[1]