Статьи » В. Жданов. Некрасов »
Часть первая » XVII. «Внимая ужасам войны...»

Несколько лет подряд Некрасов жил на даче между Ораниенбаумом и Петергофом, на берегу моря. Вместе с Авдотьей Яковлевной и Панаевым они снимали красивый швейцарский домик, увитый зеленью и цветами, стоявший посреди громадного парка, который пересекала тенистая липовая аллея. Здесь бывало немало гостей, приезжали обедать и гулять литераторы, в том числе Тургенев, Григорович, Дружинин, сотрудники редакции, просто знакомые, друзья и родственники. Здесь Авдотья Яковлевна впервые познакомилась с Добролюбовым. Позднее она принимала на даче Александра Дюма, который остался очень доволен гостеприимством и красотой хозяйки дома.

Однажды - это было утром 14 июня. 1854 года - около Кронштадта появилась целая эскадра военных кораблей; они вошли в Балтийское море и пытались атаковать кронштадтскую крепость. Это были суда англофранцузской коалиции, еще в марте объявившей войну России и теперь готовившей высадку морского десанта. До этого (в апреле) союзники уже бомбардировали Одессу. Так начинался новый и главный этап так называемой восточной войны, в центре которой оказалась тяжелая оборона Крымского полуострова, многомесячная героическая защита Севастополя.

В то утро, по сообщениям петербургских газет, "в исходе десятого часа неприятель стал на якорь между Толбухиным маяком и Красною горкой". Корабли были хорошо видны с берега, видели их и из окон швейцарского домика, где в этот день были гости, и среди них - Тургенев. В домике задрожали стекла, когда из кронштадтской крепости, как вспоминает Авдотья Яковлевна, началась страшная канонада. В это же время по шоссе в Ораниенбаум скакала конница, шла артиллерия, пехота, тянулись обозы. Промчался в коляске сам Николай Павлович в сопровождении нескольких генералов.

Некрасов, Авдотья Яковлевна, Иван Иванович вместе с гостями в самом тревожном настроении поехали днем на Красную горку, чтобы лучше увидеть неприятельские корабли. А по возвращении домой Некрасов тут же набросал такие строки:

Эти безрифменные стихи (они встречаются в лирике Некрасова в редчайших случаях) появились в ближайшем номере "Современника" без подписи автора и с эпиграфом из пушкинских "Клеветников России": "Вы грозны на словах - попробуйте на деле!" Самый выбор эпиграфа, позднее снятого автором, отражал и чувство гнева, охватившего тогда всех, и надежду на близкую победу русского оружия.

Однако война оказалась нелегкой.

Часто бывавший на петергофской даче Д. А. Милютин, позднее ставший военным министром, на вопрос Авдотьи Яковлевны, готовы ли мы к войне, откровенно отвечал, что уже в первые дни военных действий неминуемо обнаружатся недостатки решительно во всем - нет запасов селитры, медицинская часть в самом плачевном состоянии, хирургических инструментов мало, и они плохи, интендантство в таком жалком виде, что войско вскоре останется без сапог и шинелей, солдаты будут погибать не столько от войны, сколько от болезней.

Действительность превзошла самые мрачные из этих предсказаний. И Некрасов, конечно, не напрасно снял эпиграф из Пушкина при переиздании своего стихотворения. Позднее, в лирической поэме "Тишина" он с большой силой передал трагическую атмосферу Крымской войны.

Силы противников были слишком неравны. С первых же дней дала себя знать военно-техническая отсталость русской армии: кремневые ружья у пехоты, малоподвижная артиллерия старого образца и парусные корабли на море, конечно, не могли успешно противостоять новейшему вооружению противника - его дальнобойным винтовкам, маневренным орудиям и винтовым пароходам, отлично вооруженным. По словам Ф. Энгельса, Крымскую войну "характеризовала именно безнадежная борьба нации с примитивными формами производства против наций с современным производством" {К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., 2-е изд., т. 38, стр. 398.}.

И не удивительно, что царское правительство терпело поражение за поражением, а страна несла огромные человеческие и материальные жертвы. Южные степи, которые должны были, по замыслу Николая I, стать могилой для неприятеля, в действительности стали могилой для русских армий - их отправляли к побережью Черного моря, не считаясь с тем, что в трудном пути они теряли свою боевую силу. Последняя из посланных армий, наспех сколоченная, кое-как вооруженная, потеряла в походе около двух третей своего состава: целые батальоны погибали от морозов и метелей.

В Петербурге в самых разных кругах - в литературных, в студенческих - с болью и горечью говорили об очевидных причинах военных неудач: о бездарности высшего командования, о негодном вооружении, о невероятном грабительстве, которым занимались должностные лица, наживаясь за счет солдат. В столице устраивались лотереи и балы в пользу защитников отечества, за них служили торжественные молебны в церквах. А в это время в Севастополе в подвалах, в смраде и сырости лежали тяжело раненные и мертвые, больные и умирающие, лишенные помощи и лекарств; к их ранам прикладывали сено вместо корпии, которой остро недоставало.

"В Малороссии ходят солдаты-нищие, собирая подаяние - не для себя, а для раненых, которые не имеют ни крепкого белья, ни свежей пищи. А между тем генералы Бутович и Холецкий присылают, например, из Севастополя по 40 000 руб. серебром в банк!.." - сообщал студент Главного педагогического института Добролюбов в подпольной рукописной газете "Слухи", которую он выпускал в стенах института.

Примерно в это же время Некрасов сделал в одной из своих бумаг такую заметку: "Генерал Ковалев, привезший из Крыма фортепьяно, завернутое в корпию".

Вероятно, это была запись для памяти, заготовка для какого-то будущего сочинения. Спустя много лет эта запись откликнулась (правда, без имени генерала) в поэме "Недавнее время", где, вспоминая военную бурю, бушевавшую в Крыму, Некрасов со всей силой презрения отозвался о тех,

Неслыханный героизм и самоотверженность проявили защитники осажденного Севастополя. В труднейших условиях почти год они удерживали черноморскую крепость, нанося при этом огромный урон противнику. В поэме "Тишина" Некрасов воспел мужество Севастополя - "твердыни, избранной славой":

Для лучших людей того времени вся севастопольская эпопея была свидетельством могучих сил, таящихся в народе, они понимали, что закрепощенный народ прославил себя севастопольской обороной, и ждали больших перемен в жизни страны.

Л. Толстой, сам участник событий, в разгар военных действий записал в своем дневнике 2 ноября 1854 года: "Велика моральная сила русского народа. Много политических истин выйдет наружу и разовьется в нынешние трудные для России минуты. Чувство пылкой любви к отечеству, восставшее и вылившееся из несчастной России, оставит надолго следы в ней". Толстой считал, что "Россия или должна пасть, или совершенно преобразоваться". Так думали и многие другие современники.

Некрасов преклонялся перед подвигом русского солдата. А под солдатской шинелью он видел обыкновенного крестьянина, оторванного от земли и дома. В стихах и в публицистической прозе он постоянно обращался к теме Крымской войны. В своем журнале он напечатал множество материалов, рисующих ход военных действий, подробности отдельных операций, патриотический дух солдат и матросов. В одном номере журнала появился присланный Толстым рассказ его севастопольского приятеля, участника боев Аркадия Дмитриевича Столыпина, "Ночная вылазка в Севастополе", в другом - интересные очерки поэта и переводчика Николая Васильевича Берга, служившего при главном штабе армии, - "Из крымских заметок".

Еще до этого Некрасов обратил внимание на "замечательную статью" того же Берга ("Десять дней в Севастополе"), помещенную в "Москвитянине". В одном из своих журнальных обозрений (за июль 1855 года) Некрасов подробно изложил эту "статью", рассказал о том, как ее автор побывал в бараках, где рядами лежали раненые русские и французские солдаты в ожидании тяжелых операций. Он выписал и выделил курсивом слова, сказанные Бергу одним из врачей: "Вы сходите на перевязочный пункт, в город... там Пирогов, когда он делает операцию, надо стать на колени".

Некрасов воспользовался этими словами, чтобы отдать должное великому хирургу на страницах "Современника": "Выписываем эти слова, чтобы присоединить к ним наше удивление к благородной, самоотверженной и столь благодетельной деятельности г. Пирогова, - деятельности, которая составит одну из прекраснейших страниц в истории настоящих событий... Это подвиг не только медика, но и человека... Пройдет война, и эти матросы, солдаты, женщины и дети разнесут имя Пирогова по всем концам России..."

Появился в журнале и необычный для тех времен материал - рассказ рядового "Восемь месяцев в плену у французов" в литературной записи одесского литератора Н. П. Сокальского. Рекомендуя рассказ читателям, Некрасов писал: "Автор - лицо новое: это _армейский солдат_, уроженец Владимирской губернии, города Шуи, Таторский. Под Альмой ему двумя пулями пробило руку, он попал в плен, был в Константинополе, был в Тулоне, потом возвращен уже без руки в Одессу... Рассказ его представляет несомненные признаки наблюдательности и юмора - словом, таланта... Даровита русская земля!"

Каким образом записанные под диктовку впечатления солдата попали в редакцию "Современника"?

Однажды к Некрасову пришел незнакомый юноша с тетрадкой солдатских рассказов; оказалось, что их записал его брат со слов раненых, беспрестанно привозимых в Одессу. "В числе этих рассказов один оказался удивительный... Солдат... должно быть человек с большим талантом - наблюдательность, юмор, меткость - бездна русского. Я в восторге", - восклицал Некрасов в письме к Тургеневу от 17 сентября 1855 года.

Однако не все разделяли этот восторг. Когда номер "Современника" вышел в свет, некоторые журналы были шокированы поступком редактора, решившегося опубликовать материалы, записанные со слов простого солдата. Тем более что Некрасов поместил рассказ рядового Павла Таторского на видном месте, в разделе "Словесность", рядом с одним из своих стихотворений ("В больнице").

Журнал "Библиотека для чтения" в ближайшем же номере использовал все эти факты, чтобы выступить с нападками на "Современник". Высмеяв сначала некрасовские стихи ("поэт посещает больного сочинителя и потом воспевает свой благородный поступок"), анонимный обозреватель "Библиотеки" затем писал: "Непосредственно за больничною поэзиею г. Некрасова следует не повесть, не рассказ сочинителя - нет, следует импровизированный рассказ рядового, следовательно, вещь нелитературная, не имеющая никакого притязания на изящную словесность..."