Статьи » В. Жданов. Некрасов »
Часть вторая » XV. Последние песни

Шло время, и по-прежнему была до предела насыщена трудами жизнь поэта. И он, и его журнал были теперь постоянно в самом центре общественного внимания. Авторитет имени Некрасова, интерес к его стихам возрастали год от году. Вот его собственные слова в письме к брату Федору Алексеевичу: "Моя поэма "Княгиня Волконская", которую я писал летом в Карабихе, имеет такой успех, какого не имело ни одно из моих прежних писаний, - прочти ее. Вместе с этим письмом я велел послать тебе новую 5-ю часть моих стихов, где и поэма эта находится" (26 февраля 1873 года).

Стихи его вышли к этому времени уже шестым изданием (в шести частях), причем каждое новое издание становилось все более полным. Читательский спрос на них был очень велик. Журнал также пользовался все возраставшим успехом. "Подписка на "Отечественные записки" нынче так повалила, что печатаем второе издание, - говорится в том же письме. - Из всего этого можешь заключить, что дела идут недурно, и кабы лет десяток с костей долой, так я, пожалуй, сказал бы, что доволен. Да ничего не поделаешь! человек, живя, изнашивается как платье; каждый день то по шву прореха, то пуговица потеряется..."

В этих словах заметна некоторая душевная успокоенность. Даже в жалобах на старость преобладают добродушно-рассудительные интонации. Его теперь меньше задевают и выпады реакционных газет, встретивших насмешками его декабристские поэмы, потому что он знает - читатель ва его стороне: "Литературные шавки меня щиплют, а публика читает и раскупает".

Но и теперь он не может забыть, как эти "шавки" преследовали его на протяжении долгих лет. Не избалованный похвалами, он горячо откликается на всякое проявление внимания и сочувствия. "Спасибо Вам от души, Владимир Рафаилович, за Ваше доброе, милое письмо! - пишет Некрасов писателю и журналисту Зотову, которому послал новую книгу своих стихов. - Очень оно мне было приятно; в последнее время, кроме грубых (и безапелляционных) ругательств в печати, ничего не слышу! Да и во все 34 года не много слышал я добрых слов; люди, у которых, может быть, и нашлось бы для меня доброе слово, большею частию были моими товарищами по журнальной работе, и это обрекало их на молчание обо мне..." (21 февраля 1874 года).

Ему теперь кажется, что он стареет, и, может быть, по этой причине он все чаще обращается к воспоминаниям прошлого. Еще далеко до последней болезни, а он уже старается пересмотреть и заново оценить прожитую жизнь, мотивируя это так:

Стремлением "свести итог" окрашены лучшие лирические стихи этих лет, неизменно обращенные и к прошлому, и к современности, к молодому поколению - юношам. Личное и общее сложно переплелось в этих стихах, отмеченных высокой зрелостью таланта, особой весомостью слова. Большое "итоговое" стихотворение "Уныние" насыщено воспоминаниями о своей жизни, - она была трудна, потому что поэт отвергал пути, "утоптанные гладко", и "шел своим путем". По-прежнему суровый по отношению к себе, к своим ошибкам, он все надежды возлагает на читателя: "Но мой судья - читатель-гражданин. Лишь в суд его храню слепую веру".

Вслед за "Унынием" Некрасов пишет изумительную "Элегию". Эти стихи "самые мои задушевные и любимые из написанных мною в последние годы". Они посвящены А. Н. Еракову, инженеру, близкому другу поэта, ставшему мужем его сестры Анны Алексеевны.

В "Элегии" снова мысли о народе, о его судьбе и снова тот же вопрос: "Народ освобожден, но счастлив ли народ?.." Поэт отвечает здесь тем, кто считает этот вопрос устаревшим:

Некрасов до конца жизни не оставлял этой главной своей темы и потому имел право сказать: "Я лиру посвятил народу своему. Быть может, я умру неведомый ему, Но я ему служил - и сердцем я спокоен..." Это важнейшее признание поздних лет, оно показывает, что при всех сомнениях в себе, порой болезненно острых, поэт знал: труд его нужен народу. И недаром эти строки "Элегии" приводят на память мысли и интонации пушкинского "Памятника": и там и здесь - итоги, самооценка, мечта о посмертном народном признании.

"К нему не зарастет народная тропа", - сказано у Пушкина. "Чтобы широкие лапти народные к ней проторили пути..." - по-своему повторил ту же мысль Некрасов {В стихотворении "Друзьям".}, думая о могиле, в какую сойдут заступники народные.

К 1870 году относится начало последней любви Некрасова. Ему приглянулась 19-летняя девушка из "простого звания", как тогда говорили. Она была дочерью рядового солдата (по другим сведениям - военного писаря), сирота, родом из Вышнего Волочка. Звали ее Фекла Анисимовна. Имя это казалось тогда неблагозвучным или непоэтичным, поэтому Некрасов сразу переименовал ее в Зину, и все знакомые, бывавшие в доме, называли ее Зинаидой Николаевной.

Зина отличалась открытым, веселым нравом, от нее веяло душевной теплотой, приветливостью. Были приглашены учителя, - она начала заниматься языками, музыкой. Часто бывала в театре. Некрасов был к ней всегда внимателен. Даже ненадолго собираясь с Зиной в Карабиху, он просил брата: "Мне бы нужен на эти полтора месяца ройяль. Нельзя ли во избежание хлопот взять порядочный в Ярославле напрокат?" (21 мая 1870 года), Зина быстро пристрастилась к верховой езде, охоте, научилась стрелять и стала постоянной спутницей Некрасова в его охотничьих выездах. Особенно часто они бывали в Чудовской Луке.

- Николай Алексеевич любил меня очень, баловал, - рассказывала Зинаида Николаевна в старости. - Платья, театры, совместная охота, всяческие удовольствия - вот в чем жизнь моя состояла {Рассказ З. Н. Некрасовой записан В. Евгеньевым-Максимовым в 1914 году в Саратове, где она провела последние годы жизни. Тогда же у нее побывал и К. И. Чуковский. Зинаида Николаевна жила в бедности и умерла 25 января 1915 года. Похоронена на Воскресенском кладбище, недалеко от могилы Чернышевского.}.

В середине июня 1870 года они приехали в Карабиху и здесь спокойно и весело прожили лето. Вскоре по приезде Некрасов писал Лазаревскому: "Многомилейший Василий Матвеевич. У нас здесь отлично. Жаль, что Вы не можете приехать... Другой день купаюсь. Рыбы много в нашей реке Которости. Зина начинает пристращаться к ужению. Она Вам кланяется. Поклонитесь от нее и от меня всем нашим добрым знакомым..." (23 июня 1870 года).

В конце июля, хорошо отдохнув, он засел за работу, за первую из "декабристских" поэм; он задумал посвятить ее своей подруге. Это был первый большой труд, выполненный при ней. За каких-нибудь десять дней поэма "Дедушка" была закончена. Она появилась в сентябрьской книжке "Отечественных записок" с посвящением "З-н-ч-е", то есть Зиночке.

О летнем ее образе жизни в Карабихе сохранился рассказ тамошнего винокура Павла Емельяновича: "...Бывало, оденется в полный мужской костюм и отправится с Николаем Алексеевичем верхом на катанье - всегда уж он ее сопровождал сам. А то отправятся в шарабане купаться, и часто оттуда заезжали ко мне на завод пить чай. Сам-то он не больно разговорчив был, а Зинаида Николаевна все что-нибудь рассказывает и смеется..."

В 1873 году Некрасов и Зина вместе с Анной Алексеевной отправились за границу - пили воды в Киссингене, побывали в Париже, Диеппе. В Киссингене встретили много русских знакомых, в том числе Елисеевых, Михайловского, который оставил в своих воспоминаниях несколько строк о пребывании Некрасова на этом тихом немецком курорте. Михайловский заметил, что после шумной, пестрой и нескладной петербургской жизни Некрасов отдыхал и, видимо, "отмякал" в этой простой обстановке.

В двух верстах от Киссингена есть развалины древнего замка Боденлаубе, построенного в XIII веке знаменитым Миннезингером. Теперь, рассказывает Михайловский, в этих заросших зеленью развалинах ютится ресторанчик, где можно получить яйца всмятку, кофе, молоко, дешевое вино. "Однажды мы сидели там с Некрасовым. Он разговорился, рассказывал про Белинского, Чернышевского, Добролюбова, отзываясь о них почти восторженно". Он говорил грустно и задумчиво, отметил Михайловский.

Зина и позднее повсюду сопровождала Некрасова - в Карабиху, в Чудовскую Луку, позднее в Крым. Однажды на охоте произошел печальный случай: Зина случайно застрелила Кадо, любимую собаку Николая Алексеевича. По словам одного из чудовских крестьян, он любил этого черного пойнтера так, как любить собаку, может быть, и не следовало. Даже лечась за границей, он не забывал справляться о ее здоровье - просил Лазаревского, охотившегося в Чудове на тетеревов, "навести справки о житье-бытье вселюбезнейшего нашего Кадо".

Рассказывают, что любимцу разрешалось вскакивать на стол за обедом и лакать воду из хрустального кувшина. Ему подавалась жареная куропатка, которую он съедал на ковре или трепал на дорогой диванной обивке. По этому поводу аккуратный Гончаров говорил: "Надо заметить этот диван, чтобы никогда на него не садиться". Впрочем, все это сообщает П. Ковалевский, мемуарист ехидный и склонный к преувеличениям.

То летнее утро в Чудове началось прекрасно. Ехали на лошадях верхом - впереди Зинаида Николаевна в мужском костюме, в светлых рейтузах, с волосами, убранными под шляпу, сзади Николай Алексеевич, пригнувшись, еле поспевал за ней. Она только что из столицы и радуется каждой травке, каждому деревцу, на все показывает ему своим белым хлыстиком. По словам очевидца, оба смеются, веселые и довольные. А потом она одна спешит на болото, за утками. Собака - за нею. Раздаются выстрел и вой собаки. Николай Алексеевич, перепуганный и бледный, бежит туда напрямик через болото. "О настоящей дороге слышать не хочет, все платье себе в лозняке изодрал, руки, лицо исцарапал, однако добежал, и довольно скоро добежал. Зинаида Николаевна на берегу сидит, Кадо у нее на коленях. Белые лосины ее все в крови перепачканы. Кадо чуть дышит..."

Он взял собаку к себе на колени, а Зина бросилась просить прощенья. Тогда Некрасов, по словам очевидца-кучера, сказал:

- Что ты плачешь, о чем убиваешься? Эту собаку ты нечаянно убила, а каждый день где-нибудь на свете людей нарочно убивают. Нисколько на тебя не сержусь, но дай свободу тоске моей, я сегодня лучшего друга лишился.

Кадо зарыли в саду около дачи, а Некрасов с Зиной с первым же поездом уехали в Петербург. Вскоре он заказал гранитную плиту, на которой была выбита надпись:

Эта некрасовская надпись на темно-серой плите, вросшей в землю, и теперь видна в саду, неподалеку от охотничьего домика в Чудовской Луке.

Друзья и знакомые Некрасова сразу "признали" Зину. Ей выражали свое уважение, присылали приветы в письмах Салтыков и Плещеев, и Гончаров, и А. Ф. Кони, и Лазаревский, и многие другие. Иначе относились к ней родные поэта: Анна Алексеевна и Федор Алексеевич были недовольны появлением возле их брата этой малообразованной и простой девушки; по их мнению, она была недостойна его, то есть была ему не пара. Разные намеки, холодность в обращении с Зиной - все это очень огорчало Некрасова. Он долго терпел и молчал, его пугала необходимость объяснений, которых он не переносил. "Многие люди терпят в жизни от излишней болтливости; я часто терпел от противоположного качества..." - писал он сестре, разъясняя свое молчание.